– Как родилась идея «Воробья»?
– Идеи картин у документалистов рождаются на базе неотснятого материала. Потому что когда снимаешь картину, набирается еще параллельно достаточно интересный материал. Поэтому всегда у режиссера-документалиста в каких-то блокнотах накапливаются записи. И бывает, что возникают такие вещи, которые, как ты чувствуешь, могли бы стать игровым фильмом. Тем более, что я заканчивал мастерскую игрового кино, я учился у Григория Наумовича Чухрая. И он во время занятий нам тоже всегда говорил, что кино не делится так уж радикально на игровое и документальное. В принципе, если человек обладает кинематографическим талантом, то он может делать и то, и другое. Дальше уже все зависит от его личных пристрастий, куда его больше тянет. Допустим, даже в моей мастерской, где я учился, разделение произошло уже на первом курсе. Сразу было видно, кто фантазер, любит придумывать истории. Например, таким был и остался у нас Ираклий Квирикадзе, Рустам Хандамов. Они любили фантазировать, придумывать ситуации. А были другие, которым больше нравилась реальность – уезжать куда-то, находить сюжеты, следить за ситуациями. Профессиональный подход одинаков, потому что сама эстетика кинематографа, в принципе, одна и та же, что в документальном кино, что в игровом.
режиссер Юрий Шиллер
– Юрий Андреевич, но вас-то, видимо, еще во время учебы душа потянула к документальному кино?
– Не то, чтобы меня потянуло, что именно сейчас я хочу заниматься документальным кино. Во ВГИКе у нас был отдел практики, и уже после первого года занятий я попросился уехать куда-нибудь как можно дальше. Мне нравилось путешествовать. И как раз в Хабаровске была такая возможность побыть несколько месяцев, там нужен был ассистент. Они приняли меня как ассистента на лето. Вместо того, чтобы отдыхать на каникулах, я поехал в Хабаровск и снял там 15-минутный документальный фильм. Для меня это было большой учебой. В следующем году я опять попросился на практику, уехал воВладивосток. Вот так мотался, и возникали мои первые документальные картины. Причем, фильм, который я снимал в Хабаровске в конечном итоге стал моей дипломной работой. Потому что когда студент заканчивал ВГИК, но еще не снял ни одной документальной картины, потому что студия была маленькая, он уходил и ждал, чтобы снять эту дипломную работу. Порой на это уходили годы. А тут так получилось, что я сделал эту картину документальную, ее показали на вгиковском фестивале, она получила приз как лучший документальный фильм. А потом мне Чухрай сказал: зачем ты будешь ждать, давай ее сделаем дипломной. И я защищался с этой картиной, ее приняли, получил пятерку. В дипломе было написано «режиссер художественного кино и телефильмов».
– Юрий Андреевич, расскажите нам о «Воробье». Во мнениях критиков прозвучало, что деревня, в которой происходит действие – нереальная и идеализированная до крайности. Реальная это деревня или фантастика? Как вы это прокомментируете?
– Если бы я занимался фантастикой, то ее бы и снимал: у меня бы в фильмах люди прилетали с других планет. Я читал отзывы критиков, о которых вы говорите, и заранее знал о них. Тем более, что на протяжении своей не очень маленькой жизни я наслушался уже и начитался о себе всякого. Поэтому я знал, что это будет, но это вещи идеологического плана, они не касаются художественности. Некоторые девочки-журналистки, которые брали у меня интервью, только что закончили институт, и по ним видно, что они из Москвы не вылезали с детского сада. Поэтому я их понимал, когда они говорили: такой России нет! Очевидно, Россию они видят только по телевизору, а мы знаем, что телевизор показывает. Но были и другие отзывы людей, которые неплохо знают Россию, но я так думаю, что им бы хотелось, чтобы она такой была. В данном случае что-либо доказывать не имеет смысла, потому что у каждого из нас своя Россия, свои позиции. Я для себя сделал вывод, что это чисто иделогические вещи, когда мне говорили, что у меня пасторальная Россия, а режиссер Сергей Лозница показал совсем другую Россию и получил приз в Каннах. Меня даже некоторые называли анти-Лозницей. Я знаю деревню и другую, я в ней уже снимаю 30 лет. Я знаю, что деревня пьет, но она пила и раньше. Весь вопрос в том, что если вы хотите показать дебильную, пьяную, абсолютно не нужную русскую деревню, значит, вы ничего своими кадрами не докажете. Значит, вы недовольны чем-то и с чем-то боритесь. Тогда создавайте баррикады, идите в Госдуму, воюйте, выбирайте президента – это конкретное дело. А от того, что вы покажете двух-трех алкашей в деревне ничего не изменится. И никаких изменений у зрителя это не вызовет. Зритель может только подумать, что мир настолько жуткий, что, может, и жить-то в нем не стоит..
кадр из фильма «Воробей»
– А вы что стремитесь показать своими фильмами?
– И «Воробей», и документальное кино до него – это одно и то же. Как иногда говорят киноведы про меня, Шиллер все время снимает один и тот же фильм. Я на это не обижаюсь, а наоборот про себя горжусь, что делаю то, что мне нравится, не прыгаю, не скачу. Я понимаю, что, наверное, интересно, сегодня снять про космонавтов, завтра – про капитана дальнего плавания, послезавтра – про проститутку. У меня немного другое к этому отношение, снимаю то, что мне нравится. Я очень люблю глубинку российскую, люблю маленькие городки, даже не столько деревню, сколько маленькие городки. В каждом из них есть своя индивидуальность, и там можно понять Россию. Я не очень люблю снимать город, потому что не могу его понять. Например, в такой громадине как Новосибирск столько всего разного, что сделать образ города можно, но для этого нужно быть гением. Я мечтал бы снять фильм о Новосибирске, но вообще о нем я не могу снять. Здесь есть потрясающе интересные люди, самые разные, и чего только здесь нет, это громадина. В маленьких городках чувствуется своя индивидуальность. Даже в улице ее можно найти. Я помню какой-то латышский режиссер снял потрясающе красивый документальный фильм про улицу Поперечную. В этом фильме было все: и печаль, и радость.
– А прототипом деревни, в которой происходит действие «Воробья», стала новосибирская деревня?
– Это не образ региона, а российский. То, что происходит в этой картине, даже не могло происходить, а происходило и в Новосибирской области, и в Свердловской, и в Пермском крае, где мы снимали. Ситуации одни и те же. Может быть, деревни немного отличаются в Европе и у нас, они, может, даже более нищие, чем наши. И наши несладко живут, а там уже деревень практически не осталось, идет какой-то развал.
«Люк Бессон – это вам не Бергман!»
– Хотелось бы узнать ваши впечатления о Московских международных кинофестивалях. Каким образом картина «Воробей» попала в основной конкурс?
– Про отбор мне говорить сложно, потому что я в отборочной комиссии не сидел. Нашу картину отобрали совершенно неожиданно, потому что в те дни еще не была сделана окончательная копия, нужно было внести кое-какие поправки по звуку. Еще я тогда видел какие-то длинноты в картине, которые собирался убирать. Я показал картину известному в стране киноведу Людмиле СеменовнеДонец, она очень интересные книги пишет про кино. Я ей дал диск с черновиком фильма, а потом он попал кинокритикам Кириллу Разлогову и Андрею Плахову. Буквально через два дня мне позвонил продюсер: «Нашу картину в конкурс взяли! На Московский фестиваль!». И так это все будто в шутку было, а потом выяснилось, что картина наша – единственная от России. И я задумался: хорошо это или плохо? Причем, по Интернету пошли гулять кадры из фильма, где дед с мальчиком сидят в поле и разговаривают. А я уже эти кадры из фильма убрал. Так картина попала на фестиваль. Какой-то жуткой радости от того, что моя картина попала на международный фестиваль, да еще она единственная от России, я не испытал. Ведь я не ребенок, я понимаю, что картин уровня «Воробья» достаточно. И потом многие режиссеры, сняв хорошее кино, не выставляют его на Московском фестивале, а сразу отправляют в Венецию, ведь есть положение, по которому фильм можно выставлять только на одном фестивале. И я, естественно, понимал, что наш фильм выставили вовсе не потому, что это лучшая картина в стране. Я долго маялся над этой картиной. Когда долго снимаешь кино, где ты сам и автор сценария, и режиссер, то все время что-то не нравится, что-то не так. Как детский конструктор, построишь-разломаешь. Даже боялся показывать этот фильм кому-то из друзей. Когда фильм не закончен, критика сильно влияет, даже если человек не говорит, но ты чувствуешь, что зрителю не нравится. Пропадает желание что-то еще переделывать. Лично я почти до последнего момента стараюсь не подпускать никого, чтобы не помешали. Порадовались, конечно, что сняли неплохую картину, ведь полную дрянь на фестиваль бы не взяли. Купили «пузырь» водки, выпили за это дело.
кадр из фильма «Воробей»
– Интересны ли вам фильмы француза Люка Бессона, который был президентом жюри ММКФ-2010.
– Я собирал материалы для фильмов во время кинофестиваля, выезжал вСмоленск, – признался «Комсомолке» Юрий Шиллер. – Поэтому с Люком Бессоном я не увиделся, но где-то около него я проходил. Я бы не сказал, что не люблю его фильмы. Мне нравится фантастика, но, наверное, не та, которую делает он. Мне даже, скорее, больше нравилась советская фантастика, может, просто потому что был юн тогда. Я с интересом смотрю его картины, но они никак меня не трогают. Я понимаю, что это чисто коммерческое кино, и как художник, думаю, он не останется в памяти потомков и не войдет в историю. Люк Бессон – это неФеллини, не Бергман, не Антониони…
– Есть такое мнение, что ММКФ – это некие задворки, и по-настоящему международного уровня – Венеции, Берлина, Канн – ММКФ никогда не достичь?
– Я на игровых зарубежных фестивалях не был, мне не с чем сравнивать. Из прошлого помню, как Московский кинофестиваль резко поднял свой авторитет, когда на ММКФ прислали фильм Федерико Феллини «Восемь с половиной». Об этом нам в мастерской рассказывал Григорий Чухрай, который был председателем жюри фестиваля. Тогда была советская картина «Знакомьтесь,Балуев!». И Чухрай говорил, что его вызывали в ЦК и говорили, что «Знакомьтесь, Балуев!» должен получить гран-при: «Ты это понимаешь или нет? Ты за это отвечаешь!». Когда жюри увидело фильм Феллини, они сказали Чухраю: мы уедем куда-нибудь, чтобы тебя не подводить. И он как бывший солдат, десантник, решил, что будет голосовать по совести. И отдали гран-при «Восьми с половиной», тогда был большой скандал, и Чухрай чуть было не лишился партбилета. Тогда авторитет фестиваля резко высоко поднялся. А дальше – не знаю. Хотя я думаю, что у фестиваля есть проблемы не только с идеологией, но и с финансированием. Ведь даже Михалков жалуется, что поздно дают деньги. На документальных фестивалях я на многих бывал.
О прокатной судьбе «Воробья» пока ничего не известно даже самому режиссеру. Зато уже известно, что фильм покажут на Шукшинском кинофестивале на Алтае, затем отправят на кинофестиваль в итальянский Турин, а после также на фестиваль в Германию.
Юрий Шиллер | Yuri Shiller
(13.8.1942) родился в городе Оха, Сахалинская область. В 1970 году окончил режиссерский факультет ВГИК (мастерская Григория Чухрая), дебютировал в кино документальной картиной «Рыбаки» (1970). Год спустя поставил свой первый игровой фильм «Необычный день». Работал режиссером на киностудиях «Центрнаучфильм» и «Казахфильм». С 1975 года – режиссер студии «Новосибирск-телефильм», затем – Западно-Сибирской студии кинохроники. Юрий Шиллер автор более 50 документальных картин, отмеченных многочисленными призами национальных и международных кинофестивалей – «Плясуны» (1989), «Живы будем» (1991), «Искра Божья» (1993), «Вечерний звон» (1994), «Родная сторона» (1997), «Грешный человек» (1998), «Полет шмеля» (1998), «Падение Икара» (2003) и другие.
Владимир Игошин «КП»
Мы в соц. сетях